Ознакомительная версия.
В мою комнату вошли около десяти мужчин, двое из которых держали автоматы наготове.
– Полиция, – бросил один из них.
– Предъявите удостоверения, – сказала я, понимая, что в меня никто не выстрелит.
Два года назад я смотрела замечательный фильм Люка Бессона «Леди» о судьбе Аун Сан Су Чжи, которая возглавляла оппозиционную партию «Национальная лига за демократию» Бирмы (современная Мьянма). В одной из сцен фильма женщина бесстрашно шла мимо строя вооруженных солдат – и никто не решился выстрелить.
Аун Сан Су Чжи была одним из кумиров моей юности. В 1990 году в условиях жесточайшей военной диктатуры ее партия одержала оглушительную победу на парламентских выборах. Аун Сан Су Чжи должна была стать премьер-министром. Но военная хунта никому не собиралась отдавать власть; она отменила результаты выборов и отправила оппозиционерку под домашний арест на целых 15 лет.
Я понимала: похоже, сейчас начнется обыск. За ним, скорее всего, последуют арест (вряд ли домашний) и силовое отстранение от выборов. Нет, это не Мьянма 1990 года, не Чили времен Пиночета, не Южная Осетия – 2011. Это Россия, Москва, XXI век, 2014 год. И это происходит со мной, а не с бесстрашными героинями, которые боролись с диктаторами в Азии, Африке и Латинской Америке. Мозг отказывался поверить в реальность происходящего. Казалось, что я смотрю программу «Сегодня в мире»11 в середине 80-х, где показывают, как диктаторы устраняют оппозиционеров. В детстве я очень любила эту передачу…
Оперативник (по-видимому, старший) показал удостоверение. Я успела прочитать фамилию – Суровый. После этого оперативники схватили со стола мои телефоны и планшет. Я оставалась в постели.
– Можно одеться? – из-за жары я спала обнаженной, а сейчас на меня смотрели два десятка мужских глаз.
– Киньте ей халат, – грубо приказал Суровый.
Мне бросили зеленый халат. Пришлось одеваться при десяти посторонних мужчинах. Я знала, что в полиции практикуют подобные меры давления на женщин.
– Вы были на Болотной площади? Когда последний раз ездили на Украину? – грубо спросил Суровый.
– Я не буду отвечать на вопросы без своего адвоката.
– Есть постановление о проведении неотложного обыска в вашем жилище.
– Постановление суда? – спросила я.
– Следователя.
– Назовите фамилию следователя.
– Убогова Ольга Валентиновна. Вы догадываетесь, почему мы здесь?
– Разумеется. Сегодня я должна получать удостоверение кандидата в депутаты Мосгордумы. И вас наняли, чтобы меня устранить, – сказала я.
– Не преувеличивайте свое политическое значение. Дело возбуждено по 159-й статье12. Приступайте к обыску.
– Я требую дать возможность связаться со своим адвокатом.
– Звоните, – ответил Суровый и громко заржал.
– Я требую дать возможность связаться со своим адвокатом, – настаивала я.
– У следователя встретитесь.
– Я не собираюсь никуда ехать, пока не поговорю со своим адвокатом.
– А вы арестованы, вас доставят.
– Вы никуда не имеете права доставлять меня без повестки.
Меня никто не слушал. Оперативники приступили к обыску. Первым делом забрали анархистско-феминистскую газету «Воля», мою предвыборную программу, весь тираж недавно вышедших брошюр с моими статьями о феминизме.
Заметив на столе значок с надписью «Я был на Болотной, арестуйте меня», один из оперативников ехидно заметил: «Мечты сбываются» – и положил значок на столе на самом видном месте. Другие архаровцы дружно рассмеялись.
Обыск продолжался два часа. Перевернули все вверх дном. Сломали дверь шкафа, разбросали вещи. За это время мне не разрешали выйти из комнаты даже в туалет. Закончив, оперативники обернули забранное липкой лентой с надписью «УВД ЮВАО».
Меня грубо схватили за руки и потащили из квартиры. Я попыталась попрощаться с Наташей и получила удар по губам.
На улице меня затолкали на заднее сиденье машины, не полицейской. По бокам уселись двое мужчин, что причинило мне боль. Я была довольно крупной женщиной (тогда я весила 96 килограммов), и оперативники прекрасно понимали, что мне не просто больно, но и трудно дышать.
Меня повезли в офис, где работал предвыборный штаб. Оттуда выводили начальника службы безопасности моей фирмы Андрея Старкова, который успел сказать: «Все из-за вашей политики».
В кабинете находился мой помощник Ярослав Сухарев.
– Вы кто? – спросил его Суровый.
– Я пришел на работу.
– Сегодня работы не будет, идите домой.
– Ярослав, пожалуйста, передайте это Алексею и Галине, срочно, – попросила я.
– Заткнись, истеричка, – перебил меня Суровый, – иначе сейчас раком поставлю, и ты всех мальчиков обслужишь, депутатша долбаная. Впрочем, кому ты нужна, уродка старая, которую никто не трахает, вот и поперлась в политику. Думаешь, там какой-нибудь старик тебя выдерет?
Меня не пускали в кабинет, где велся обыск.
– О, что мы нашли! – ржал Суровый, потрясая пакетом с белым порошком.
Разумеется, никаких наркотиков в штабе не было и быть не могло, но я прекрасно понимала, что полиция может их подбросить и ничего уже не доказать. Я знала о таких случаях.
В десять часов к офису подошли активисты. Я узнала по голосу Алексея Савеличева и Галю Перфильеву. Внутрь их не пускали.
– Специально выбрали день? Завтра вы бы к ней и близко не подошли, – говорил полицейским Савеличев.
Потом я услышала крики и попыталась выйти из здания. Омоновец ударил меня по нижней части позвоночника с такой силой, что я упала на колени. Затем, вывернув мне руку, грубо потащил в кабинет.
…Колени болят у меня до сих пор, я до сих пор прихрамываю. Как-то во время прогулки в СИЗО у меня так болели колени, что я не могла спуститься по лестнице. Меня взяла под руку одна из сокамерниц. «Как беременную выводят», – отметила дежурная надзирательница. Позвоночник не проходит тоже, несмотря на уколы диклофенака, которых я с трудом (с пятой попытки) добилась в СИЗО.
– Вы не имеете права так со мной обращаться, – сказала я.
– Вы слишком много знаете о своих правах и слишком мало – о правах полицейских. А ваши правозащитники всегда все дела нам портят, – ответил Суровый. – Будете и дальше хулиганить – мы имеем право применить оружие.
– Я требую связаться с моим адвокатом, – настаивала я.
– У следователя свяжетесь.
Мне не разрешали пить. Меня не выпускали в туалет во время следственных действий. Это приравнивается к пыткам.
От удара по спине мне стало плохо. Я попросила оперативников вызвать скорую помощь. Получила издевательский смешок. Подошла к окну и повторила просьбу активистам, стоявшим на улице. Оперативник, который меня ударил, с силой оттащил меня от окна и вывел в коридор.
– Я требую возможности созвониться с адвокатом, – повторяла я, – вы ответите за этот беспредел.
– Звоните.
– Так дайте телефон.
– Со своего звоните!
Он издевался: все мои телефоны забрали и не возвращали. Через полчаса зазвонил домофон. Оперативники открыли дверь.
На сей раз меня никто не оттаскивал. На пороге стоял врач скорой помощи. Значит, активисты успели услышать мою просьбу.
– Что это такое? – спросил Суровый.
– Скорая помощь, – ответил Михаил Юрьевич.
– Кому?
– Татьяне Викторовне.
– Идут следственные действия, мы не можем никого пускать.
– Тогда я сейчас вызову полицию из местного отделения. Вы отказываете человеку в медицинской помощи.
Оперативникам пришлось сдаться. Только полноценного осмотра они провести не дали. В кабинете, где меня осматривал врач, сидел оперативник-мужчина. Врач измерил мне давление. Оказалось 160 на 100, когда мое рабочее давление – 120 на 80. Дал мне таблетки.
Сразу после отъезда скорой помощи меня поволокли из кабинета.
– Где повестка о вызове на допрос? – спросила я.
– Неужели ты думаешь, что твои депутатские выкрутасы что-нибудь решат? Ты арестована и сядешь. Лет на десять.
– Я требую дать мне возможность связаться с адвокатом.
– Адвокат у следователя будет.
Меня выволокли из офиса. Юлия Мартынова попыталась остановить это. Она взяла меня за руку и проверила пульс.
– Я врач и ее подруга, – сказала Юлия. – Ей плохо, ей нельзя ехать.
– Это решенный вопрос, – отрезал Суровый.
– Тогда я поеду с ней, а если с ней там что случится?
– Не положено.
Алексей Савеличев дал мне микрофон:
– Как вы можете прокомментировать происходящее?
– Как силовое отстранение с выборов в Мосгордуму, – ответила я.
В это время вернулся Андрей, руководитель службы безопасности.
– Представляете, Татьяна Викторовна, по моей машине стреляли.
Я не могла ничего понять. Какой абсурд. Если возбуждается дело о страховом мошенничестве, зачем ментам стрелять? Я понимаю, если бы они преследовали убийцу или насильника…
Ознакомительная версия.
